| Описание: |
Создание картины Рембрандта Харменса ван Рейна (1606-1669) на библейские сюжеты столь таинственны, что непременно заставляют нас не просто обратиться к тексту Священного Писания, но и внимательно вчитаться в него. Одной из таких загадок в собрании Государственного Эрмитажа является картина, известная сегодня под названием «Аман узнаёт свою судьбу», датируемая 1665 годом (см. 3-ю страницу обложки).
Можно с уверенностью утверждать, что ни одно из эрмитажных полотен Рембрандта не вызывало на протяжении всего прошлого столетия так много оживленных дискуссий в среде искусствоведов. Поводом для споров послужили новые интерпретации и гипотезы, предложенные различными авторитетными рембрандтоведами мира. В пользу каждого из предположений выдвигались веские доводы. Было бы интересно обратиться к истории споров: это позволит пролить свет на тайну персонажей, изображенных на картине, а также обратиться к двум ярчайшим эпизодам Ветхого Завета.
ще несколько десятилетий назад посетители Эрмитажа рядом с этой картиной видели табличку с названием «Давид и Урия». Действительно, это полотно легко прочитывается в свете истории, рассказанной во Второй книге Царств. Царь Давид, пленённый красотой Вирсавии, ради любви к этой женщине идёт на страшное злодеяние: он отправляет её законного супруга на верную смерть. Об этом преступлении вспоминается также и в Третьей книге Царств (15, 5). Царь вручает Урии письмо, адресованное военачальнику Иоаву, в котором содержится повеление послать Урию туда, где будет самая ожесточенная битва, а затем внезапно отступить так, «чтобы он был поражён и умер» (2 Цар. 11, 15).
Если принять гипотезу, выдвинутую впервые в 1921 году замечательным немецким исследователем Вильгельмом-Райнхольдом Валентинером и поддержанную впоследствии другими специалистами, среди которых можно назвать и Яна Белостоцкого, и нашу соотечественницу Ирину Владимировну Линник, можно почувствовать, насколько Рембрандт переполнен состраданием к благородному и гордому Урии.
Итак, на переднем плане картины мы видим Урию Хеттеянина, оставшегося в памяти поколений одним из самых отважных воинов дружины царя Давида (2 Цар. 23, 39). Богатая красная одежда с золотистыми отблесками, перекинутый через левое плечо плащ - всё это подчеркивает его доминирующее значение. Огромное кроваво-красное пятно на картине выразительно контрастирует с холодными красками вокруг него. Красные или серебристые, золотые или тёмно-оливковые тона выражают нечто большее, чем красоту изображённых предметов. Нам совсем неважно, из шёлка или бархата сшиты эти одежды. Красный цвет в окружении тёмных тонов передаёт ощущение высочайшего трагизма происходящего. С помощью красок Рембрандт стремится передать не столько фактуру материала, сколько внутреннее напряжение разворачивающейся драмы. От этого в душе зрителя возникает тайное волнение, которое заставляет его задуматься над своими переживаниями и потому проникнуть во внутренний мир героев повествования.
Царь Давид пригласил Урию во дворец якобы для разговора о ходе войны. После встречи за гостем несут царские яства, но Урия в этот вечер не пойдёт домой. Скорее всего, он не знает, что его жена уже беременна. Благородный военачальник никогда не согласится делить с царем свою красавицу-жену. Он не знает, что смертный приговор уже подписан, но тяжело переживает происходящее. Он понимает, что всё это неспроста.
Образ Урии обретает колоссальные масштабы и становится воплощением душевного смятения и сверхчеловеческого напряжения сил. Его фигура сдвинута чуть влево от центра, и кажется, что она движется прямо на нас. В наклоне головы и во всём туловище чувствуется некоторая неустойчивость. Правую руку он прижимает к груди, и можно предположить, что под одеждами спрятано то самое письмо, которое содержит в себе смертный приговор ему. Жест руки чрезвычайно прост, но сочетание сложных, мерцающих золотом красок чуть раздвинутых пальцев руки рядом с раскалённым красным цветом богатых восточных одеяний создаёт потрясающее напряжение человеческой драмы.
Краски одежд варьируются от карминно-вишнёвого до сверкающего ярко-красного, оживленного жёлтым и чуть заметными мазками белого. Они словно сталкиваются друг с другом в редком по красоте сочетании.
Взгляд зрителя не может не остановиться на бледном неподвижном лице. Едва различимые опущенные землистые веки углубляют тень под глазными впадинами. Глаза Урии закрыты от ужаса, взора его мы не видим, и это заставляет нас проникнуться его смятением и предсмертной мукой. На голове у него роскошный светло-коричневый тюрбан, украшенный золотым обручем и камнями, словно давящий на владельца своей непомерной тяжестью.
Левой рукой Урия держится за пояс, как бы боясь потерять сознание. Возникает впечатление, что ничего не видя и не замечая, он намерен пройти мимо нас, как проходит человек, знающий, что ему уже не избежать близкой смерти. В этот момент, сколько бы ни было рядом с ним народу, он беспредельно одинок, оставаясь наедине со своими мыслями.
В основе композиции - сопоставление трёх людей, выражающих собой три психологических состояния. Можно предположить, что один из них - Давид, а другой - его слуга, написавший письмо. Давид словно отводит взгляд в сторону от происходящего. Он страдает от нелепости ситуации: его затея не удалась, он здесь как никто другой знает о готовящемся злодеянии. Он виновен, но поступить иначе не может. Холодные краски одежды Давида и его седеющая борода красочно противопоставлены насыщенным пламенеющим тонам одежды Урии.
Ещё более трагической печатью отмечено лицо его писца. Слуга опустил глаза, а на лбу его залегли глубокие морщины печали. Написав под диктовку письмо своего господина, он стал соучастником готовящегося преступления. Этот седобородый старец с непокрытой головой скорбит об Урии. Некоторыми исследователями выдвигается также предположение о том, что на картине изображён даже не писец Давида, а пророк Нафан, который пришел во дворец для того, чтоб обличить царя в убийстве, приготовив замечательную притчу о единственной овечке бедняка (2 Цар. 12, 1-6).
Такое прочтение вполне допустимо, но не подкрепляется историческими фактами и потому не является бесспорным. Сегодня эта картина значится в каталогах Эрмитажа под названием «Аман узнает свою судьбу», а её прежнее название добавляется в скобках со знаком вопроса. Попробуем разобраться, почему так получилось.
Уже в описях XVIII века это полотно обозначено как «Осуждение Амана». Уже тогда оно рассматривалось как иллюстрация знаменитой истории, рассказанной в Книге Эсфири. Особый интерес художника, увлеченно работавшего в историческом жанре, к этой ветхозаветной истории хорошо понятен хотя бы потому, что в этом рассказе заключено невероятное драматическое богатство. В нём можно найти буквально всё: и смертельные опасности, подстерегающие героев, и отъявленного злодея, и внезапные перипетии судьбы.
Эсфирь, на которой женился Артаксеркс, разведясь с непокорной царицей Астинь, является родственницей и воспитанницей старого Мардохея, выдворенного в Сузы вавилонским царём Навуходоносором. Об этом не догадывается никто. Будучи правоверным иудеем, Мардохей отказывается, вопреки царскому указу, пасть ниц пред всесильным визирем Аманом Вугеянином. Такое поведение вызывает в Амане страстную неприязнь ко всем иудеям.
Эсфирь, предупреждённая Мардохеем о том, что Аман получил от царя разрешение на уничтожение всех её соотечественников, живущих в стране, поторапливаемая своим бывшим воспитателем к тому, чтобы вырвать их из лап смерти, решается ради общего спасения использовать все свои возможности. Подготовившись трёхдневным постом и молитвой вместе со всеми иудеями Суз, она пренебрегает запрещением, наложенным под страхом смерти, на любого, кто осмелится приблизиться к царю без приглашения, и зовёт Артаксеркса, несмотря на всё своё смятение, прийти вместе с Аманом к ней на совместную праздничную трапезу. За едой, когда царь предлагает исполнить любую её просьбу, Эсфирь просит царя о том, чтобы он вместе с Аманом вернулся к ней и на следующий день, чтобы продолжить пир: именно на этом пиру и решится судьба иудейского народа.
Ночью Господь отнимает у царя сон, и Артексеркс велит слуге читать ему вслух книгу дневных записей, где перечислены все оказанные ему благодеяния. Тут он слышит имя Мардохея, которого никак не отблагодарили за то, что тот однажды спас царю жизнь, разоблачив преступников, замышлявших убийство Артексеркса.
Наутро Аман, уверенный в том, что уже достиг вершины своего могущества и славы, получает приказ оказать самые высокие почести тому, кого он ненавидел больше всего на свете и о чьей смерти на виселице в тот же самый день он пришел просить Артаксеркса. Во время второго пира Эсфирь высказывает пожелание, чтобы никого из её соотечественников, не возвратившихся по разрешению царя на родину, не притесняли. Охваченный невероятным гневом на своего бывшего любимца, Артаксеркс оставляет ненадолго трапезу, а когда возвращается, то видит его распростёртым у ложа царицы и думает, что тот хотел бы ещё и её насиловать. Это окончательно решает судьбу Амана - его тотчас же отправляют на виселицу, ту самую, которая была приготовлена для Мардохея. Его семью постигает та же участь.
Мардохей получает перстень власти, который до этого был в руках визиря, и теперь вместе со своей бывшей воспитанницей может не только написать об отмене приказа о преследовании евреев, восстановить их во всех правах, но и предоставить им возможность расправиться со своими гонителями.
В иудаизме Эсфирь почитается одной из величайших женщин, в христианстве она нередко рассматривается как прообраз Божией Матери. Эсфирь, некогда вымолившая у персидского царя жизнь своему народу, таким образом становится прообразом Царицы-Заступницы, ходатайствующей о спасении христиан у престола своего Сына.
Во времена Рембрандта у голландцев был ещё один повод вспомнить о знаменитой воспитаннице Мардохея. Ветхозаветная Эсфирь для многих иудеев тогда стала символом их самоидентификации. Так, Амалию фон Сольмс, супругу статхаудера Голландии принца Фридриха-Генриха Оранского (1584-1647), голландцы называли «второй Эсфирью», поздравляя её в 1626 году с рождением сына Вильгельма. Памфлетисты, писатели, проповедники широко прибегали к аналогичному сравнению применительно к еврейскому народу, которого короли Испании и их ставленники, ассоциировавшиеся с Аманом, подвергали жестоким гонениям. Словно само Провидение Божие в очередной раз спасает богоизбранный народ, как это уже однажды произошло при Артаксерксе.
Поэтому совершенно обоснованными представляются утверждения таких известных рембрандтоведов, как Мадлина Кар и Христиан Тюмпель, о том, что это полотно мастера вдохновлено Книгой Эсфири. Однако оба исследователя приходят к выводу, что в действительности сюжетом для мастера послужил не тот драматический момент, когда опальный визирь посылается на виселицу (Есф. 7, 9-10), как полагали многие их предшественники. По их мнению, на картине запечатлена сцена, когда Аман, как оказалось, должен воздать царские почести ненавистному ему Мардохею (Есф. 6, 10; см. также Иосиф Флавий, «Иудейские древности» 11, 6). При этом искусствоведы стараются как можно точнее обозначить сюжет. Мадлина Кар предлагает называть картину «Падение Амана», Христиан Тюмпель - «Аман подчиняется своей судьбе». Таким образом, фигура в центре картины изображает проклинаемого всеми Амана. А с двух сторон от него оказываются Артаксеркс и Мардохей.
Тем не менее, и эта гипотеза не считалась бесспорной, потому что Мардохея не было рядом с царём в тот момент, когда Артаксеркс приказывает своему визирю воздать ему высшие почести. Поэтому весьма возможно, что в картине речь идёт о заключительном приговоре Аману. Эта интерпретация созвучна иудейским мидрашам ярким устным преданиям на сюжет Книги Эсфири. В иудейской традиции значительная роль в этом повествовании отводится ветхозаветному пророку Илии, который выступает как некая бесплотная сила, способная в случае необходимости воплощаться в образ человека. В преданиях рассказывается, например, что во время второго пира Илия воплотился в евнуха Харбону. Именно Илия-Харбона приближает смерть визиря, напоминая царю, что у дома Амана как раз стоит виселица в пятьдесят локтей, приготовлённая для Мардохея, «говорившего доброе для царя» (Есф. 7, 9).
Эта легенда была весьма популярна в Амстердаме во времена Рембрандта. Художник мог познакомиться с ней благодаря театральным представлениям по случаю праздника Пурим, напоминавшего о счастливой развязке истории Эсфири. Косвенным подтверждением этой гипотезы могли бы послужить сведения о том, что в качестве заказчика картины выступал человек еврейского происхождения, но относительно этого можно только высказывать догадки и предположения. Кроме того, остаётся неразрешённым вопрос, почему столь печален Илия-Харбона, если он так торопил смерть Амана.
Гари Шварц высказал другое любопытнейшее предположение. Вероятно, источником вдохновения послужил не текст Библии и не «Иудейские древности» Иосифа Флавия, а театральная пьеса, написанная малоизвестным теперь драматургом Йоанесом Сервоутерсом «Эсфирь и спасение евреев», которая в июне 1659 года была поставлена в Амстердаме. Кровавые еврейские погромы, происходившие в 1648-1649 годах в Польше, способствовали переселению большого количества евреев-ашкеназов, что придавало этой пьесе особенно трагическое звучание. Автор пьесы посвятил своё произведение Леоноре Хьюдекопер, супруге покупателя картин Рембрандта Яна Хинлопена. Именно в его коллекции, по всей видимости, находилась картина «Ассун и Аман на пиру у Эсфири», которая хранится теперь в Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина в Москве. (Ассун - это один из возможных вариантов произнесения имени Артаксеркса). В третьем акте пьесы был эпизод, когда Артаксеркс, Аман и Харбона появляются на сцене втроём. Визирь говорит своему господину, что иудеи замышляют заговор против «тюрбана и короны». Артаксеркс даёт ему разрешение на разгром иудеев, и в этот момент Аман обращается к публике со словами: «Теперь все эти еврейские людишки в моих руках».
Однако эта интерпретация вызвала возражения многих специалистов. Почему Аман не показан торжествующим, какой смысл ему сдерживать свою радость? И, что ещё важнее, на руке визиря мы не видим кольца, неоднократно упоминаемого как в Библии, так и в самой пьесе.
Как бы то ни было, можно лишь с определенной долей уверенности высказывать предположения о том, что на полотне Рембрандт изобразил тот или иной эпизод из Книги Эсфири. Это может быть час временного триумфа Амана, или момент его горького разочарования, вызванного повелением воздать царские почести Мардохею, или же его раскаяние, на которое указывает жест руки.
В связи с этим вспоминаются слова искусствоведа Эрвина Панофски (1892-1968). Однажды он заметил, что на поздних картинах мастера не только само повествование становится неясным (что является отчасти причиной недоумения искусствоведов, поражающихся удивительной двусмысленности некоторых произведений Рембрандта), но и сами границы между добром и злом, победой и поражением оказываются размытыми ради «общности взаимной грусти».
Надежда Пшенко
Преподаватель Института иностранных языков |
|
На главную / Поиск / Рембрандт Харменс ван Рейн. Аман узнает свою судьбу. Эрмитаж.
